Как только Оронапи увидел приближающуюся шхуну, он выбежал из своей хижины, стоявшей на поляне в двухстах шагах от берега, и вместе с другими варраулами поспешно направился к нам. Видя его радостное возбуждение, я с улыбкой вспомнил, как заносчиво и высокомерно он вел себя во время нашей первой встречи два года назад: встречал меня, восседая на своем табурете вождя. Да, времена переменились. Ох, как переменились!

Теперь Оронапи и бежавшие к нам варраулы встречали нас с искренней радостью, хватали за руки и сердечно обнимали по обычаю белых людей, перемежая свою речь восторженными восклицаниями.

— Слышали о твоих подвигах, Белый Ягуар, и о твоих славных воинах! — воскликнул Оронапи, смеясь и весело приплясывая, невзирая на свои пятьдесят лет.

— Даже подвигах? — удивился я.

— А как же, великих и славных! Достойных похвалы и славы! Прошел слух, что вы, словно демоны мести, были сразу повсюду: и на Бербис, и на Демераре, и на Эссекибо! Громили деревни злых карибов и освобождали из неволи тысячи рабов! Струей огня, пущенной изо рта, поражали врагов! Лесные демоны Юрапури, Яваху, Тамарака бледнели перед вами. Карибы и голландцы трепетали и падали ниц перед Белым Ягуаром.

Нам было смешно, но, не скрою, и приятно слушать о всех этих небылицах.

— А это кто? — удивленно вскричал Оронапи, завидя сходящих на берег пленников. — Уж не голландцы ли?

— Голландцы! — ответил Фуюди. — Это плантаторы, наши заложники!

— Заложники? — Оронапи захлопал от удивления глазами.

Немного спустя, когда вождь пригласил нас под кровлю бенаба, а женщины подали тыквенные чаши с кашири, которого мы давно не пробовали, я подробно рассказал Оронапи о всех наших делах.

Ему, как верховному вождю варраулов, учитывая ключевое положение острова Каиива, предстояло стать посредником между югом и севером, между голландской колонией и племенами араваков на нижнем Ориноко. Не позже чем через три месяца сюда, на Каииву, должны прибыть посланцы его превосходительства ван Хусеса с письмом для губернатора Каракаса, которое и обеспечит мир оринокским индейцам. Взамен он вернет голландцам заложников, четверо из которых будут пока находиться у него, а молодая голландка и дети поплывут с нами в нашу Кумаку. Не возражает ли Оронапи оставить у себя на время четырех заложников?

Это предложение, или, если угодно, честь, явились для Оронапи неожиданностью и несколько его обескуражили, но в то же время и льстили его самолюбию, а поэтому он охотно согласился, и тем более, когда я заверил его, что немедленно, как только он меня уведомит о прибытии голландцев, явлюсь вместе с голландскими детьми и буду лично вести переговоры.

После сытного обеда, согласовав все вопросы, касающиеся заложников, мы, дождавшись очередного прилива, в полдень сердечно попрощались с варраулами и отплыли вверх по Ориноко в сторону Кумаки.

Мы плыли по той же реке, вдоль тех же берегов, что и почти год назад. Тогда, после победы над акавоями, радость переполняла наши сердца, но и теперь нам было чем гордиться.

Еще засветло мы добрались до места, где после победы над акавоями разбивали наш бивак. Я и на этот разрешил остановиться здесь на ночь, а кто хотел, мог сойти со шхуны на берег и ночевать под деревьями. Сам я предпочел остаться на судне.

После двух дней пути на шхуне вверх по Ориноко мы добрались наконец до устья Итамаки, а затем поплыли вверх. Вскоре миновали Сериму. С берега нас бурно приветствовали наши соседи-араваки. Останавливаться мы не стали, но нам крикнули, что в Кумаке все в порядке. Еще три мили — и через; узкий пролив мы вошли в залив Потаро, издали увидев родную деревню. Сердце у меня забилось живее, и не одному из нас душу захлестнула горячая волна.

Трудно описать радость и гордость наших близких в Кумаке. Почти все жители деревни вскочили в лодки и выплыли нам навстречу, приветствуя нас радостными кликами и помогая швартовать шхуну.

Когда мы сошли на берег, первой, кого я обнял, выла Ласана. За время моего пятимесячного отсутствия она заметно округлилась, и не было сомнения, что я скоро стану отцом. Мужественная женщина не могла сдержать слез радости.

— Ян! — Она нежно заглянула мне в глаза. — Мы все время слышали о вас… Мы все о вас знаем…

— Как ты себя чувствуешь, Ласана? Ты здорова?

— Я совсем здорова… Мне все помогали… Скоро у тебя будет сын!

— Будет?

— О-ей!

Она улыбнулась не то гордо, не то застенчиво.

Подошел Манаури, верховный вождь оринокских араваков, мой давний, испытанный и верный друг еще со времен острова Робинзона; мы крепко обнялись.

— Белый Ягуар! Мы все знаем! До нас доходили вести… Все мы гордимся вами…

Приходил и сердечно обнимал меня Мабукули, вождь рода Черепах, и Конауро, вождь рода Кайманов, и силач Кокуй, и многие другие.

Несколько араваков, бывших с нами в гвианском походе, внесли на носилках Арнака, рядом с которым шли Арасибо и Хайами. Увидев изможденного Арнака, женщины сочувственно запричитали, и каждая хотела забрать раненого под свою опеку и лечить своими, только ей известными снадобьями.

Арасибо отогнал их, и они, разобиженные, обратились с жалобой ко мне, но и я их разочаровал:

— Лечить Арнака я поручил Арасибо, а помогать ему будет Хайами, девушка из племени макуши. Она станет женой Арнака…

У всех жителей Кумаки, у мужчин, женщин и детей, огромное удивление вызвала сошедшая со шхуны на берег белая женщина в сопровождении белых детей. Удивлению всех не было конца. Некоторые тут же хотели узнать, что это за люди, но я махнул рукой и сказал, что, когда придет время, обо всем расскажу старейшинам и всем аравакам на общем совете.

Я позвал Вагуру и велел ему найти в центре деревни просторную хижину, в которой можно удобно разместить наших голландских гостей.

— Тебе я поручаю заботу о них.

Потом я отвел вождей Манаури, Мабукули и Конауро на борт шхуны и, приоткрыв непромокаемую парусину, показал им добытое оружие: ружья, луки, стрелы, палицы, ножи, топоры. Они вытаращили глаза от изумления.

— Сколько же тут всего! — удивленно воскликнул Мабукули.